Александр Черкасов

Мамино сердце

Окончательно масштаб всей этой истории стал для меня понятен совсем недавно.

Найдя меня в социальных сетях, мой сослуживец по учебному отряду связи в городе Николаеве, а ныне залуженный мастер Карелии, Владимир Титов написал мне:

– Саня, а что за история, связанная с потерей подводной лодки на Северном Флоте в году так  89–90, приключилась? По линии восьмых отделов прокатилась волна. Последовали проверки!

Я тогда был на дежурстве в восьмом отделе в Николаеве. Позывной 181 бригады в Николаеве был «Заречный».

Информация, по весьма понятным причинам, шла по индивидуалке от «Рябины» (штаб КЧФ) в адрес флагманского СПС «Заречного». Видимо для профилактики.      

В оперативке была инфа о «косяке» шамана подводной лодки под фамилией Черкасов.
Санька, я тогда не поверил и до сих пор не верю!

– А... интересно... Моя вина – отвечаю я.
Мея кульпа... Мея максима кульпа... Значит по всему Советскому Союзу «прославился».

Кошмар.

Шаман.

Когда отец появился напротив строя призывников, я чуть сигаретой не подавился. Я уже забыл всех их всех, моих родных. У меня же на три года другая жизнь. И, да, я курю. А тут бац – он. Укоризненно мотает головой и кричит:
– А знаешь, какая у тебя будет специальность?! Зашибись, Саня, специальность! Ты же шаман будешь! Шаман!!!
В глазах старого связиста Советской Армии слёзы гордости за сына, а я думаю:
– Совсем папахен кукухой поехал. Какой такой шаман... О чем он?
К моему счастью призывники быстро оккупируют зелёный поезд и мы уезжаем с Московского вокзала города Ленинграда в нашу новую взрослую военно-морскую жизнь.

Справка. Шаман, спейс, служба прошла стороной, колдун, ведун, старший специалист СПС, спи пока спиться – всё это один человек.

Я.

Шифровальщик.

Кто такой шифровальщик? Это человек, который, используя тяжелые книги кодов, переводит буквенную информацию шифртелеграммы в стройные группы цифр и позже пятерки цифр кода перешифровывает с помощью одноразовых перешифровальных таблиц серийных блокнотов  по методу криптографического сложения.

Это работа с помощью «сухарей» была характерна для подводных лодок. На надводных кораблях места было намного больше в шифрпосте и для работы использовали гибрид электрической печатной машинки и автоматического шифратора.
Служба шифровальщика – служба тайная.          

Нет, конечно, все в экипаже знают, что ты – шифровальщик. Но вот что и как ты делаешь – только два человека – командир подводной лодки и заместитель командира по политической части (замполит). Что порождает самые невероятные слухи и домыслы.

– СПС, когда в базу придём?!

Улыбаюсь, молчу, курю... Впрочем, в пространстве верхнерубочного люка такой дымоход из курильщиков что можно и не курить, а просто дышать солёным дымным влажным воздухом. Интересно – некислый дым из лодки идёт.            

На пароход, наверное, со стороны похоже. Море лениво еле–еле колышет чёрную тушу лодки.

Сейчас не то, что тогда. Тогда нервное напряжение в течение нескольких месяцев принесло не шуточную беду. Шторм.

 

Впрочем, обо всем по–порядку...

В 19 дивизии подводных лодок в шифровальном отделе сложилась душная обстановка. Двенадцать мичманов и флагманский офицер «забодались» шуршать уборку в шифрпосте, дежурить и совершать иные безобразия.

Последние шифровальщики срочной службы подорвали веру у командира дивизии подводных лодок контр-адмирала Попова в специалистов срочной службы в полном соответствии с народной мудростью: «Куда матроса не целуй – везде попа».

– И чтобы маслопопами в БЧ-5 до конца службы и домой под ёлочку – ревел сиреной комдив Попов, разглядывая дембельские альбомы главстаршин.

А там... Держись село Кукуево! Все девки наши!

Немыслемые аксельбанты и неуставные бескозырки с лентами по пояс, но главное – адмиральский коньяк, его же фуражка с шитым «крабом», острый кортик в зубах и небрежно наброшенный на голый торс куртка со звездами.

Да ради этих звёзд контр–адмирал кого только ногами не топтал, а здесь...
Полное неуважение и поношение чести мундира.

Меня, единственного шифровальщика срочной службы в дивизии, от командира этой дивизии прятали месяц. И в результате, конечно, знала меня вся дивизия. Как же. Редкость.

Постоянно подменяя мичманов, я часто выходил в море прикомандированным к другим экипажам.    

И это был реально стресс.

Попробуй-ка запомни сходу 200 человек нового экипажа. Кого как зовут и кто есть кто по должности. Достаточно сказать, что посвящение в подводники мне пришлось проходить трижды. Вначале интересно.           

Потом я отбрыкивался, но в каждом новом экипаже процедура первого погружения проходила снова.
На самом деле ничего сложного. 

Вот вы помните в метро лампы в колпаках висели?

Вот ровно такой же колпак наполнялся при погружении подводной лодки холодной забортной морской водой. Его нужно было выпить. Весь.       

И «закусить» подвешенной и раскачивающейся кувалдой, поцеловав её торец. Целовать её следовало, конечно, когда она шла от тебя.          

Ну, а если ты такой придурок, чтобы поцеловать её навстречу и потерять свои зубы, так нужен ли такой подводник СССР?!

Первых два посвящения на двух разных лодках я прошёл уверенно. А вот на третьем произошёл казус.

Я-то прошёл посвящение и в третий раз, а вот трое других «карасят» нет. Всё дело в том, что и холодную морскую воду пить эээ... сложно.         

А тут человеколюбивый замполит попросил её... подогреть.

В результате тёплую морскую воду без резкого поноса смог выпить только я.

Так и неслась моя служба. Просвеченный прожекторами со всех сторон. Никакой минимальной возможности остаться одному.

Ни миллиметра личного пространства. Постоянный прессинг со стороны мичманов.

– Вымой окно!
– Вымой машину!
– Подмети пол!

– Посади двенадцать розовых кустов... Впрочем, это уже другая сказка.

Случайно я услышал, как флагманский офицер говорит мичману Васильчуку:
– Если Черкасов занимается по специальности, его не трогать...
О, как много и интересно тут же я стал заниматься!

Я брал огромные СУТТШи (сборник учебно-тренировочных текстов шифровальных) для шифр-машин и медленно и кропотливо зашифровывал и перешифровывал их.

В учебке у меня была не самая высокая скорость шифрования знаков. Каково же было моё изумление, когда я попробовал через месяц зашифровать короткий учебный текст для передачи с подводной лодки.    

Я легко выполнил норматив мастера военного дела.

Мне сложно сказать, как именно нас отбирали для подобной службы. В середине десятого класса писали какие–то тесты.

Потом, как оказалось, по итогам дело моё прошло через КГБ.

А во время призыва от Выборгского района города Ленинграда в команде ВУС 904 я был один. Что меня не обрадовало совсем.

Тогда же в середине десятого класса я увидел и чётко запомнил очень странный сон. Может быть ещё и потому, что сон этот был красочно реалистичен.

Мне приснилось небольшое помещение на первом этаже, окна забранные металлическими решетками. Матовые лампы дневного света. Гул голосов, в котором не разобрать отдельных слов и неясен смысл.

Вокруг меня стоят люди в военной форме. Двенадцать в похожей одежде, а тринадцатый офицер. Они что-то кричат мне. Ругают? За что? Не понимаю. Вот офицер подходит ближе. Он явно что–то для себя уже решил...
Я проснулся дома и стал собираться в школу. Странный сон, подумал я. Ох, странный...

Когда приходит шторм.

Лодку ломало и крутило на поверхности как щепку. Многотонный ракетный подводный крейсер с ядерными баллистическими ракетами на борту сдавал последнюю задачу перед автономным плаваньем. Перед боевой службой.

До этого были другие выходы в море и решение других учебных задач. И во всех случаях старшим офицером на борту был заместитель командира дивизии подводных лодок контр-адмирал Геннадий Сучков.

Сучков характер имел тяжёлый, а голос визгливый. И, конечно, иначе как Сучкой, его за глаза и не звали.

Сучка заливалась с утра до вечера и по любому поводу. Попасть к нему на раздачу было проще простого.

Я, к тому моменту, уже где–то два месяца спал в среднем по четыре часа в сутки. Работа допоздна в штабе, а потом печатанье речей Горбачева для замполита до 24.00. А потом развлекушки годков над моим «сроком».

Да. У нас в Гаджиево была «годковщина». Издевательства старшего срока над младшим.     

Всё ещё усугублялось тем что экипаж, в который   я попал, был «карасёвским».

Как так?

За два года до того как я попал в этот экипаж, туда пришли молодые ребята-колхозники с пудовыми кулаками. А старослужащими были как раз мягкие и интеллигентные москвичи и ленинградцы.

И вспыхнул бунт. И были физически попраны все негласные морские устои. И экипаж назван «карасевским» и общаться с этими колхозниками другие экипажи не хотели совсем.

Шло время, елось масло и служба тоже летела.      

И вот бывшие «карасики» выросли в «годков».      

И восхотелось им почестей и уважухи как и положено всем годкам Северного Флота.

Но получали они лишь презрение и остракизм со стороны иных годков. Ибо те, научившись терпеть и подчинятся всем сроком, научились и властвовать. А эти нет.

И говорилось им, что нет худшего господина, чем восставший раб. Ибо жаждет он лишь своих рабов так как иного не знает.

«Карасевка» в моем экипаже капитана Курдина была...жесткой.

Мой друг вспыхнул как спичка и бросился в драку. Его жестко отметелили «годки».

На следующий день с ноющими рёбрами он заступил верхневахтенным дневальным по подводной лодке у трапа.

– Встать!

– Лечь!

– Встать!

– Лечь! Лежать суки драные – отчаянно орал он поводя черным зрачком ублюдка АКСУ-74. Автомат плясал в его руках и пятеро «годков» ползали по пирсу собирая мокрый мартовский снег своими горячими телами...

Меня не было во время всей этой истории. Я сдавал экзамен на специальность и на допуск к профессии шифровальщика в другом экипаже. Я не знаю, как бы я поступил, если бы был тогда там...

Но я узнал обо всем только через две недели.

Пришли офицеры. Друга сняли с вахты, взяли автомат и отправили отдохнуть ... в казарму.

Как же его били «годки»! Выбивая весь свой страх. Весь свой стыд. И он поднялся и выбежал в окно третьего этажа казармы (где-то высота четвертого-пятого этажа жилого дома).

Птица сломал кости, но остался жив. А так как птицы не служат на субмаринах СССР, то друг мой был комиссован домой, как псих.

Меня не били. Никогда. Я весело улыбался подошедшему «годку». Отвечал на дурацкие или умные вопросы. Читал свои стихи или шпарил анекдоты по-памяти. Веселый здоровый крепкий молодой человек работающий в штабе дивизии.

Бить СПСа?!

Нема дурных!

Хотя злость у одного «годка» я вызывал нешуточную. Он, бедолага, наплевал на принцип «чистые погоны – чистая совесть» и поступил в школу старшин.

Ну и присвоили ему для начала одну «соплю». И стало оно «стармосом». Старшим матросом.

«Лучше иметь дочь проститутку, чем сына стармоса» – кричали ему вслед.

А тут я как раз сдал на специальность и поскольку должность шифровальщика мичманская, то мне присвоили сразу звание старшины второй статьи, что было реально почетно.

– Ты же матросом был – ревел бычара.

Знал бы ты, дорогой, что я еще и 21 рубль вместо твоих 7 в месяц получаю, совсем бы на гуано изошёл...

В результате еженочных безобидных дружеских посиделок со старослужащими спать я ложился в два, а то и в полтретьего. А подъем в шесть. И на зарядку с голым торсом марш!

Я познал дзен. И дзинь тоже познал. Я понял, что я сплю шагая. И стоя сплю. Особенно хорошо я спал сидя. Спать лежа было для меня недостижимой роскошью.

Во время выходов в море было много легче. Потому что в своём шифрпосту я был один.           

О, это сладкое слово, одиночество!

Люди, которые потом в этой жизни, пугали меня одиночеством, ничего не знают об этой жизни.

Человеки, даже самые хорошие, если ты с ними находишься 24 часа в замкнутом пространстве ужасно задалбывают. Очень.

И вот он - последний учебный выход. А дальше...

Автономка!

А потом может и отпуск дадут. Капитан второго ранга Курдин строг, но... Может быть дадут. Отпуск. Домой.

На крайнюю задачу с нами от штаба пошёл начальник штаба дивизии Солнцев. Солнышко, как мы его звали. Характер лёгкий, хороший. И я чуть выдохнул.

Пятые сутки в море.

Всплыли в надводное положение.

– Осмотреться в отсеках!

Шторм.

Лодку качает сбоку на бок и с носа на корму. Восьмёрка получается.

Командир вызвал. Написал радио:
– Всплыл в полигоне номер... широта... долгота... Следую в полигон номер...
Командир ПЛ номер... Курдин.
Вот тут–то и случилось.

Что же тому виной? Мой недосып или то, что меня чуть «отпустило» то нервное напряжение этих гаджиевских месяцев службы с «сундуками»? А может мечты о отпуске и доме?

Я всё сделал по инструкции. И я ошибся.
Мичмана учили меня: отправил радио, вырывай шифртелеграмму из блокнота шифртелеграмм.

Я спорил – да как так-то, блокнот имеет гриф «совершенно секретно» и вырывать, уничтожать из данного документа я имею право лишь под подпись свою и флагманского офицера спецсвязи. На берегу. В штабе.

Мичмана пожимали плечами, перемигивались и говорили:
– Ну как знаешь...

Вот и были у меня все предыдущие сообщения на шифрблокноте. В целости и сохранности. Как положено.

Поставив папку шифрблокнота вертикально, я завернул листы телеграмм и оставил последнюю. Лодку ощутимо тряхнуло. Блокнот упал и я снова поставил его обратно вертикально и стал работать.
Зашифровав радио я отдал его связистам и ушёл в свой пост.

Шторм усиливался. Ржавое железо лодки скрипело от волн и казалось, что подводная лодка стонет и плачет.

Через пятнадцать минут ко мне прибежал озабоченный старшина команды связи.
– Спейс что-то не так. Три раза давали твоё радио в Генеральный штаб в Москве и в штаб Северного Флота.

Все три раза ответ: ваше радио не понял.

Что не так?!

Вызов к командиру. Бегу бегом.

Пробегаю мимо особиста.

«Библиотекарь» ничего толком не знает, но делает на ходу умные выводы:
– Что? «Накосячил» дружок... – летит мне в спину.

А в центральном посту летят батоги высоко.

Отпуск... Да тут похоже не отпуск, а дисбат мне товарищ Курдин рисует. Очень тихо подошёл Солнцев.
– Ошибся? – спрашивает меня контр-адмирал.
– Исправить можешь?
Киваю в ответ.

– Давай сынок! Исправляй быстрее...

И я опять ныряю в шифрпост. Служба спецсвязи состоит из одного специалиста. Другого здесь нет.

Вот оно что!!!

Блокнот при падении развернул свои листы и я вместо радио о всплытии подводной лодки дал самое первое радио:
– Следую в полигон номер... широта... долгота... для проведения торпедных стрельб.
Радио было принято и расшифровано.

Тогда часто отрабатывали разные нештатные ситуации. Такие как, например, – может ли командир атомной подводной лодки, будучи в сговоре с шифровальщиком, начать третью мировую войну и запустить ядерные ракеты в город Вашингтон. Выяснили – может.

А вот могут ли супостаты или террористы захватить ядрёную подлодку и, воспользовавшись полудохлым шифровальщиком, устроить кузькину мать городу Москва. Выяснили – могут.

И вот...

На частотах атомной подводной лодки неизвестный чел, пользуясь актуальными средствами шифрования и перешифрования, сообщает информацию отличную от заверенного ранее запланированного задания. Кроме этого, подводная лодка вовремя не дала сигнала о всплытии.

А вот в этом случае уже через двадцать минут (а прошло уже 15) должны быть подняты все аварийно–спасательные силы и средства (АСС) флота и выйти в полигон для поиска и спасения субмарины и экипажа.

Полетят самолёты и вертолёты, выйдут в район поисков суда обеспечения и спасения.

И всё из-за меня.

Я никогда в жизни так быстро не работал. Отдав бегом нужное радио я поник.

Через долгих страшных два дня мы вернулись в базу Гаджиево. Всё это время я был как чумной.  Со мною никто не разговаривал.

Народ меня сторонился. Да и сам я избегал общения, просто выполняя свою работу.     

Я уже знал, что ждёт меня на причале. Нам нашу судьбу и ответственность перед Родиной очень хорошо объяснили ещё в «учебке». Я, в принципе, уже был готов. Ответить. За всё.
Должность такая. Ошибка равно преступление.

Чёрного «воронка» военной прокуратуры почему-то на пирсе не было и я, вздохнув, схватил поудобнее свой металлический ящик с секретными документами и потопал в штаб.

– Недолго я прослужил шифровальщиком. А теперь тюрьма. Интересно сразу будет тюрьма или дисциплинарный батальон вначале, – вот такие нехитрые мысли квакали в болоте моей головы.
Дорога как-то очень быстро кончилась и вот уже    и штаб, и дежурный по штабу и родной (родной?) шифрпост.

И братья-месяцы, двенадцать «сундучат», и вождь краснокожих капитан-лейтенант Олег Гоянюк, морская кость, севастопольская династия, за глаза называемый, ну да, Говнюком.
И тут... Я вспомнил мой сон и меня накрыло.
Я стоял абсолютно спокойный.

И, слушая ругань, брань, угрозы и попытки меня понять я думал лишь о том, что причудливо тасуется колода и всё это я уже видел два года назад.
Поймав паузу в оре мичманов, я спокойно объяснил, как и почему я ошибся.

И отправил первое радио вместо текущего.

И вот тут, как и во сне, ко мне подошёл и обратился пан офицер:
– Слушай Черкасов! Хлопот от тебя много. Кем ты хочешь быть? Хочешь связистом? Будешь. Хочешь мотористом? Запросто. Шифровальщиком тебе не быть. Никогда.

– Я учился на шифровальщика и хочу быть только шифровальщиком товарищ капитан-лейтенант. В иной специальности себя не вижу, – отчеканил я и замолчал.

– Ладно. Иди в экипаж. Я буду думать, – сказал главный шифровальщик дивизии.
Шторм закружил и меня. Как щепку.

Через год я открыл снова дверь в шифрпост 19 дивизии подводных лодок. Меня послали в командировку за необходимыми документами, но как же я был рад этой оказии.
Несложно ошибиться, в кровь разбив свою судьбу, и упасть навзничь.
Сложно подняться, собрать себя снова и прийти на место падения своими ногами.
Так и вышло.

Уходил я из дивизии непонятным недоразумением, ещё одним неудачным шифровальщиком срочной службы, старшиной второй статьи лишь чудом не попавшим в дисбат.

А переведенным в другую дивизию, а потом и в другую флотилию, в другую базу. Подальше в Гремиху. В дикое далёкое место.

А вернулся я в Гаджиево уже главным старшиной, уважаемым специалистом-шифровальщиком, который уже сходил один раз в отпуск домой и собирается во второй.

И я перешагнул порог моего места боли.

– Здравствуй Саша! – Кинулся ко мне капитан третьего ранга Гоянюк
– Мы следим за твоими успехами, – сказал он и развернул центральную газету Северного Флота с моими стихами.

Никогда в жизни я не удивлялся так сильно.

Он ещё много наговорил мне чего хорошего, мы попили чай с мятными пряниками. И разошлись. Теперь уже навсегда. 

Долгое время несоответствие моего наказания  моей вине (да и наказание ли это было? Как по мне флагманский специалист просто нашёл изящный выход для всех. Но почему вообще искал его, а не просто покарал неумеху?), неожиданная радость при встрече, выражение какого-то непонятного незаслуженного уважения и интереса к моей судьбе от Гоянюка меня немало удивляла.

Пазл не складывался.

Нет, ну если и не дисбат, почему не отправили в «маслопопы» как тех, бывших ранее меня. Почему такая поблажка?

Долгое время я думал, что это потому, что я быстро отправил нужное радио и историю удалось «замять».
Но Титов пишет, что дело вышло громким. На одну шестую часть суши прогремела фамилия.

И тут я вспомнил одну смешную историю.

Которая случилась за три месяца до всех этих трагических событий.

До шторма.

Июль 1989 года. Солнце разрывает мозг. Полярное солнце. Все время в небе. Полярный день. Идут последние большие учения Северного Флота СССР.

На следующих первых больших учениях свободной России 12 августа 2000 года затонет атомная субмарина «Курск». Мой бывший командир дивизии Вячеслав Попов станет к тому времени полным адмиралом и командующим Северным Флотом. А командир моей подводной лодки Игорь Курдин, так и не станет адмиралом, но будет председателем петербургского общества подводников.

Они будут «любить» друг друга в многочисленных интервью телевиденью и прессе. А я наблюдать весь этот позор и нищету русского флота.

А знаете, кто сменил с треском уволенного Попова?

После Попова на следующие два года командующим Северным Флотом стал... Геннадий Сучков.

Каких людей я близко знал...

Причудливо тасуется колода.

Мне расклад плохой выпал.

Есть такой кораблик – торпедолов называется. Нужен он для обеспечения учебных стрельб торпедами.

Когда я впервые увидел, как именно происходит ловля торпеды, мне стало страшно.
Неважно попала или не попала твоя торпеда в цель, она болтается в море, как поплавок.
Торпедолов подходит к торпеде кормой и матрос Бельдыев, как и далекие сотни его степных предков, привычным ловким движением набрасывает аркан на красный нос учебной торпеды.

Корма торпедолова открывается и пенные воды холодного Баренцова моря шипя заполняют маленький торпедолов.

– Мы тонем! Полундра!!! – хочу проорать я, но вместо этого только сип и шип.
Бельдыев, быстро перебирая кривыми руками, тащит учебную торпеду к лебедке.

Где её цепляют ещё два морячка. И быстро встаскивают внутрь торпедолова. Потом включают помпу. Откачивают воду. И вперёд! За новой торпедой.

Не блевать на торпедолове невозможно.

Где лодка вальяжно переваливается с бока на бок – там торпедолов скачет мелким бесом на каждой волне. Ест экипаж торпедолова редко и только на берегу.

Как я оказался на торпедолове?

А в составе группы штаба.

Это только название гордое такое... А так.
Минер, штурман и кодировщик, то есть, я. Да и минер и штурман старлеи. Такие же караси, как и я.

Не... Ну, они пыжатся, конечно. Грудь в полосках, попа в ракушках... Это как положено, но... До первой волны. А позже спорить затруднительно. Желчь мешает.

О–о–о–о...
Зеленоглазое такси...
О–о–о–о...
Притормози, притормози...

Притормозить не получается. И сине-зеленые мы прибываем в базу Видяево.

Шёл шестой день учений и все немного устали.

Господа офицеры, голубые князья, как белые люди сели на автобус и уехали домой. В посёлок Гаджиево.
А у меня сундук. Секретный. Жду машину.

Машины нет. Отбиваюсь от заманчивых предложений поденной работы от команды торпедолова.

Утро. Воскресенье. Учения закончились. Я забыт в планах пятилеток и в красных стрелках штабных карт.

Ну а чего? И на торпедолове люди (люди?) живут.

Гудок. Водитель комдива, грузин и «годок» Северного Флота, распахивает передо мною дверь «Волги».
Ариведерчи торпеды, асталависта Бельдыев!

– Нет, ну ты мне скажы – кто у тебя адмирал, – уже час дороги пытает меня шоффер.
– Кто у тебя папа?
– Рабочий, – отвечаю я.
– А может твоя мама адмирал?! – грозно топорщит усы грузин.
– Мама у меня аэропорты проектирует. Инженер она. А тебя прислали за мной потому, что у меня секретные документы и их в штаб нужно будет сдать, – объясняю ситуацию я.
– Да плевать на твои документы! – кричит на меня генацвале.
– Чтобы меня, «годка», заслуженного водителя командыра дывизии подводных лодок, как паршивого щенка в воскресенье утром, черт знает куда... Кто у тебя адмирал отвечай!...

Вот так и ехали. И... приехали.

Выскочив из серой от севшей пыли «Волжанки» я посайгачил в штаб. Первое что я увидел, было круглое лицо дежурного по штабу.
– Старшина второй статьи Черкасов. Прошу разрешения вскрыть шифрпост.
– А Черкасов! Тебя-то мы все тут ждём! – расплылся в улыбке летёха.

– Давай быстрей сдавай документы и в увольнение в посёлок. Тебя там мать ждёт, – и протянул мне опечатанный пенал с ключами от поста и сейфов.

Открыв шифрпост я внёс в опись секретных документов привезенные мной. Поставил росписи, где положено. Закрыл и опечатал своей печатью сейф. Ни мичманов, ни Гоянюка не было. Воскресенье. Все отдыхают. Ну, почти все.

Какая мама? Причём здесь мама? Чего он там нёс, этот дежурный? Пять КПП по дороге до Североморска. Ладно. В экипаже узнаю.

Пришёл в казарму в экипаж. Иду к дежурному. Сегодня каплей штурманец.
– Товарищ капитан–лейтенант! Разрешите обратится. Мне парадка нужна для увольнения в посёлок. И увольнительная. Ко мне мама приехала.

Серые глаза цепко смотрят на меня. Палец прижимается ко лбу.
– Странно. Вроде не горячий. Боец запомни! Здесь мамы нет. И папы тоже нет боец. Иди, отдыхай. Хватит тут бредить.

– Есть идти отдыхать тащ каплейт! – что это было? Пошутили? Зачем?
Проходит ещё полчаса воскресенья. 

В казарму вбегает круглоголовый летёха.
– Черкасов! Ты ещё здесь?! Срочно в посёлок!       К тебе мама приехала, – кричит лейтенант.
– Товарищ лейтенант! Второй раз уже не смешно, – выворачиваюсь я.
– Да какое смешно?! Приказ комдива. Вот твоя увольнительная. Надевай быстро парадную форму и в гостиницу в посёлке бегом марш, – бурчит лейтенант.
Так и сделал.

Каково было моё удивление, когда в гостинице посёлка Гаджиево я действительно встретил мою маму.

Мама, Вера Андреевна Черкасова, старший инженер института Ленаэропроект.

Ну да, того самого, название которого нынешний губернатор Северной столицы прочитал как «Лена Эро Проект» и сказал, что вывеска слишком откровенна...
Вот что у человека–чиновника в мозгах?!

В 1989 году институт не выпускал эротичных Лен, а скромно выпускал проекты гражданских и военных аэропортов и труд моей маменьки зримо лежит на земле моей родины. В частности по её чертежам все аэропорты Сибири построены.

А тут она выбила себе путёвку в аэропорт города Мурманска Мурмаши.

Реконструкция.

Отработав честно командировку она не раз и не два пыталась проехать ко мне.
Ничего не получалось. Ничего и не могло получиться. Пять КПП. Повторю. Закрытая зона.

Разочарованная, растерянная, как кошка потерявшая котёнка, во встрепанных чувствах она вела свой эмоциональный рассказ о военной бюрократической машине и несправедливости мира по междугороднему телефону-автомату, жалуясь в подробностях своему старшему сыну, что так и не смогла, а ведь хотела, повидать своего бравого моряка североморца.
И горючая мамина слеза смочила телефонную трубку.

А позади стоял военный...

– Какой военный мама?!!
– Красивый военный!
– С сединой. Но ничего себе ещё...
– Какой военный мама?!! Какое звание?
– Ну, слушай, я в этих званиях не очень...
Но звездочек на погоне три, – говорит мама.

– А как были расположены – спрашиваю я.
– Да одна за другой по прямой линии.

– А металлические или шитые, – кажется я начинаю что–то понимать.
– Конечно шитые, – фыркает мать.

– Большие такие... Ну, он расспросил о тебе, взял мои координаты, где я в гостинице остановилась и сказал, что всё устроит. Через несколько часов в гостиницу пришёл капитан первого ранга и провёз меня сюда. И вот я здесь тебя и жду...

Полный отмирал на Севере только один.
Командующий Северным Флотом СССР.

Проводив высокую комиссию в Москву и радуясь тому, что учения получили отличную оценку, ты услышал жалобу мамы моряка и решил помочь.

Ну а далее цепочка звонков
– Начальник политического отдела флота
– Командующий флотилией
– Начальник политического отдела флотилии
– Командир дивизии подводных лодок
– Начальник политического отдела дивизии
– Флагманский специалист СПС Олег Гоянюк.

Так меня нашли. И привезли.

Мы сидели с моей мамой, курили и говорили обо всём. Наступила ночь и я уговаривал её хоть немного поспать. Номер был одноместным.

А в двенадцать ночи пришла дежурная по этажу и сказала, что был звонок и что выделили нам двухместный номер, чтобы моряк спал.   

Утром я посадил мою милую маму в автобус, и она поехала с сопровождающим лейтенантом обратно через пять КПП без документов.
Когда я вернулся из посёлка на базу, я застал своего флаг-специалиста в сложных чувствах.

– Понедельник день тяжёлый, – сказал он.
– Черкасов! Когда твоя мама захочет ещё раз приехать, ты предупреждай заранее, Черкасов.

Я скромно промолчал тогда и не стал рассказывать ему, что это было всего лишь навсего невероятное стечение целого ряда обстоятельств.

Впрочем, сейчас наверняка Олег Гоянюк, намного лучше меня, сможет рассказать нам о божьем промысле. Ибо морской офицер стал православным батюшкой в Крыму. А вот тогда...

Кем меня посчитал честолюбивый Олег?
Кто у меня адмирал, как спрашивал меня водитель комдива?!

И Олегу в шторм пришлось искать сложное решение. Вместо того чтобы просто поступить.

Таким образом мама спасла меня, сама того не зная, от тюрьмы дисциплинарного батальона.

... Ах, мама, мама... Ты ж мой адвокат...
Наивное, нелогичное, любящее, мудрое сердце мамы.
Спасибо тебе!