Александр Черкасов

Жизнь

Жизнь такая мелочь в сумме...

Вот лежали в мае мы с Максом на боку на тёплой зелёной крымской травке после камбузного наряда.

Как прохлаждались, так и притянуло.

На следующее утро у обоих одинаковое воспаление лёгких. Левостороннее.
Отвезли нас из учебки Севастополя, где мы проходили модный нынче дайвинг, а тогда легко-водолазную подготовку, в центральный Военно-Морской Госпиталь.

Ну что, сказать? Лежим. Балдеем.

Плохо, что ягодицы от пенициллина отваливаются. Калиевый ещё куда не шло, болючий конечно, но расходиться по тканям быстро. А вот с натрием...

Такое полное ощущение, что тебе столбик каменной соли в мягкую точку через шприц загнали.

Через две недели такого интенсива, мы с Максом стали подвывая не вместе весело шагать по просторам, а подволакивать конечности в тапках.

И тут приехал он.
Вообще появление нового лица у нас в палате это прям новости.

Парень был из Москвы. Отслужил на надводной коробке год.

Заболел резко под 40 градусов трое суток назад.

Я с упоением слушал, что нового в мире. Рассказывал ему анекдоты и шутки. И от души ржал над его аканьем в ответ.

Когда я вышел покурить и вернулся, его уже не было.

Чёрт! Я даже не успел спросить как его зовут.

Ну, ничего, узнаю позже...

Через два часа в нашу палату зашла заплаканная уборщица и стала просить:
- Ребята! Паможите снести. Двух надо. Ребята...

Ребята, двухметровые битюги, поворачивали крепкие морды и делали себя глухими.
Я встал. Следом за мной встал Макс.

Я долго потом с ним служил.

Но такого тяжёлого чёрного мата в свой адрес от него, как тогда, не слышал.
Он материл меня и мою совесть, меня и мою инициативу и просто меня. Ему было очень страшно.

А дома его уже ждала годовалая дочь.

И мне было очень страшно.
На груди паренька блестели забытые электроды.
Всю дорогу до морга его босая нога терлась о мою левую руку.
А я ничего не мог с этим поделать и только молился про себя.

Вирусный менингит.