Александр Черкасов

Беспомощность

Яркое июльское солнце согревало меня.

Легкий ветерок гнал белые облака.

Мне 23 года.

Я работаю плотником в жилконторе.

Вся жизнь впереди.

И жизнь прекрасна, тра-ля-ля-ля напеваю я про себя.

Как ни странно, но мне нужно застеклить средний проем окна в парадной, где живёт мой старший брат с женой. Только он на пятом, а вот мне нужно на последний девятый этаж.

Сейчас я аккуратно и быстро всё сделаю.

А вечером у меня встреча с О.

И день такой!

Очень!

Ага... Убираю осколки старого стекла, подготовил замазку, штапик, мелкие гвоздики и молоток. Готово. Беру лист стекла. Просовываю в проём.

Легкий порыв ветра, выворачивая пальцы, бьёт в лист. И огромный лист стекла, вибрируя и набирая скорость, летит вниз на...

Ничего не подозревающих людей входящих и выходящих из подъезда.

На мамаш с колясками и детьми.

На бабушек на лавочке.

Сбежать!!!

Куда...

Крикнуть!!

Горло заморожено спазмом.

Лист летит, сверкая на июльском солнце миллиардом бликов. Летит, как фашистский  мессершмидт на головы невинных мирных людей.

И я понимаю, что сейчас он разобьётся о бетонный козырёк подъезда и стеклянной шрапнелью посечёт и искалечит весь народ. Или, как нож гильотины, срубит кому-то голову.

Вся моя жизнь, да и что было-то той жизни, промелькнула передо мной.

В лучшем случае тюрьма и надолго. И правильно. И по заслугам.

Беспомощность.

Ничего уже не изменить. От меня уже ничего не зависит.

И только июльский ветер выбивший стекло у меня из рук вдруг снова налетел и унес лист стекла вправо от входа в подъезд и опустил его бережно плашмя на газон, где он с хлопком и рассыпался острым крошевом сверкающих осколков.

Ангел спас... Ангел, спасибо тебе! 

Безмятежность

Уходящие вдаль холмы с зелёной травой и голубое небо с летящими кучевыми и перистыми облаками на миллионах рабочих столов компьютеров с Windows XP.

Самая известная фотография в мире  – "Безмятежность".

Спокойствие. Равновесие. Умиротворенность.

Чувство и эмоция высочайшей гармонии самого себя с собой и с окружающим тебя миром.

Когда ты здесь и сейчас вбит, как гвоздь, в этот сантиметр, в эту секунду, в эту эпоху. Ты здесь нужен. Именно ты.

Эту удивительную эмоцию мне довелось пережить в апреле 2013 года в предместье города Киева в селе Пирогово. Там расположен самый крупный на Украине этнографический музей под открытым небом.

Это было уже второе моё взрослое путешествие на мою вторую родину к моим родным людям.

Я не спешил. Так как я готовился к этой поездке несколько лет - всего было в достатке – и времени, и денег, и настроения.

О! Сказали мои родные люди.

– Так ты не спешишь?! (ты уезжаешь не завтра; у тебя есть ещё время и так далее).

– Ну, тогда мы увидимся, но чуть позже ибо (дела, срочные дела, посадка картошки...)

В моём отпуске наступила удивительная пауза, и я оказался предоставлен сам себе в городе моего детства.

Ритм бесконечного комбайна дней был безжалостно сломан.

Есть ли у вас план мистер Фикс?! Не-а...

Просто Чапаев и Пустота.

Был понедельник, первый день Творения, и я уехал в Пирогово.

Украина сейчас, как и остальные бывшие республики могучего СССР, страна дикого капитализма. Как при этом режиме смогли оставить незастроенным человейниками такой огромный кусок земли под Киевом (площадь музея «Пирогово» – 133,5 гектаров) и отстоять существование великолепного этнографического музея под открытым небом?! Я не знаю, но огромное спасибо за это!

Начало апреля 2013 года в Киеве выдалось холодным, накрапывал редкий дождик, но чем ближе я подъезжал к селу на такси, продираясь сквозь пробки понедельника, тем больше улыбалось солнышко и не слушая ворчание таксиста про сына Януковича, про самого Януковича и про донецкую мафию (которая достала всех киян и вот ей-богу доведёт таки до греха) я улыбался возвращаясь в своё детство.

Вот мне десять. Я впервые сам – без папы и мамы, и даже старшего брата, полетел на Украину.

И меня приняли. Я жил у своих тётей и дядей, в их семьях. Учился ладить с двоюродными братьями и сёстрами. Узнавал быт и уклад их домов. Меня учили, меня кормили, меня любили не меньше – а также. Если не больше. И я очень признателен и благодарен всем моим родным. Благодаря им я – это я....

И вот, тетя Маша, заслуженный учитель УССР, везёт меня в Пирогово. Какое тёплое название! У меня красивая белоснежная рубашка. И я весь, очень дисциплинированный тётей примерный пионер...

Через полчаса моего пребывания в кузне – рубаха в темных пятнах, тётя в шоке, кузнец пьёт кефир и хохочет. А я... Я держу первые собственноручно выкованные три гвоздя. Я не смог не зайти в кузню, у меня же дед был кузнец. Ну и меха, конечно, покачал. А что в том горшке была не вода, чтобы руки помыть, а масло я и не знал.

Экскурсия в Пирогово моего детства была скомкана. Я выпал из образа пионера-отличника в образ босяка с тремя гвоздями. Тетя была очень расстроена (а может быть и нет).

Таксист остановил у касс комплекса и уехал. Пусто. Нет толпы вездесущих китайцев. Нет экскурсоводов. Нет запорожцев, бандуристов, артистов, фольклористов. Никого нет. Понедельник. Первый день творения. Выходной.

Но билет мне дали. И я пошёл. В Пирогово собрано со всей Украины свыше 300 зданий. Церкви, управы, школы, хаты, конюшни, мельницы, кузни, амбары.

Украина разная. Подолье, Запорожье, Карпаты. Стоят указатели.

И ты ножками, ножками, ножками (у электрокаров тоже выходной) идёшь в... Шинок!

Это разных амбаров и хат много. А шинок – один. И привезли его из моего села Бабанки Киевской (тогда) области. В этом селе живут мои дядя и тетя. Там выросла моя мама. А шинок был построен в середине 18-го века и перевезен аккуратно в Пирогово в 1970 году. Когда я родился.

В шинке есть и борщ, и пампушки, и галушки. Конечно греча со шкварками, горилка и вареники. Шикарный узвар.

Я выхожу из шинка. Я ищу. Я ищу свою кузницу. Мне нужно выковать мой гвоздь.

Мне не хватает моих гвоздей – раздаренных, потерянных, забитых, забытых. Полцарства за гвоздь! Мне кажется, что вот выкую я гвоздь в кузнице моего детства и жизнь моя ровнее и крепче станет.

Но закрыта кузница и нет кузнеца. Понедельник. Выходной день.

И я иду. Иду,

И вот у дороги, вдалеке от всего, у зелёного луга под синим небом стоит лавочка. Какая удивительная тишина здесь. Я вижу вдали работающий трактор, но не слышу рокота его двигателя. За спиной у меня осталось небольшое озеро, и я смотрю на красивого гнедого коня, пасущегося на его берегу. Если посмотреть прямо, то можно увидеть старинную ветряную мельницу. Крылья её медленно крутятся, перемалывая время.

Закрыв глаза я почувствовал необычную тёплую волну от земли, от этой черной пашни, от зелёного луга. Земля приняла меня. Это было настолько просто и понятно, настолько уместно, что чувство своей своевременности, своего непротиворечия полностью поглотили всего меня. Безмятежность. Покой. Мир внутри и снаружи.

Не знаю, сколько минут или часов или столетий я так просидел. Дальше были дела и хлопоты. Украина запылала в огне народного мятежа. Вместо одних Януковичей пришли другие. Донецкую мафию сменила винницкая, а потом днепропетровская.

Сиюминутное победило вечное, но на веки ли? Бог знает.

Мне не доехать до места моей силы, моего спокойствия, моей безмятежности. И остаётся только вспоминать – синее небо в облаках, озеро и гнедого коня, и зелёные холмы родной земли.

Отчаяние

Да. Я знаю. Один из самых частых моих грехов.

С ним ещё рядом Уныние шляется.

Но Уныние оно менее яркое, как правило.

А вот Отчаяние...

Эмоция, когда край.

Когда, кажется, что уже и хуже то быть не может (ну да, мы все знаем, что, конечно же, может).

Как выбрать момент наивысшего Отчаянья в текущей Жизни.

Или...

Вспомню-ка я самое необычное своё отчаяние.

Жизнь это бег с барьерами.

Жизнь в семье – это бег с барьерами в лабиринте.

Молодой семье вечно не хватало денег.

Слава Богу, и неразвитой тогда финансовой системе, но денег в кредит у знакомых было взять  и отдать намного проще, чем в банках. Да и не было их тогда особо много банков-то.

Мы тратили. Иногда транжирили. Часто прогуливали.

И если хотелось ночью в 1996 авокадо. Значит надо авокадо.

И вот однажды в тихий ноябрьский денёк случился "бенс".

Мы с супругой, без объявления войны, потратили все деньги в доме.

Нет, не так…

ВСЕ ДЕНЬГИ в доме.

Решение пришло быстро…

Друзья и родственники.

Я позвонил дяде жены, объяснил, что у меня деньги будут через три дня и договорился с ним, что я сейчас подъеду и одолжусь.

Бытовая ситуация. С кем не бывает. Но!

ДЕНЕГ НЕТ. В том числе и на «доехать до дяди».

Мы идём с моей женой по улице. Ноябрь. Метет колючий снег. Синий, зимний уже, вечер. Открытое пространство вдалеке от жилых домов. Отчаяние как чёрный ком в горле.

И я кричу, задрав голову, в это чёрное снежное небо:

"... Господи!!! Да как же задрала меня эта нищета! Это переползание из пустого в порожнее..."

Сверху, медленно кружась, к моим ногам падает 100 рублей.

Я поднимаю их и, глядя на удивленную очень жену, снова задираю голову и тихо говорю: "Спасибо!".

Ну что дальше...

Да ничего собственно необычного. Доехал. Занял.

Потом через три дня отдал, конечно. Перекрутился. Выжил как всегда.

Ах да... Вот!

Где-то через месяц у меня, самым необъяснимым образом, пропало триста рублей. Но я... Не расстроился. Значит так вот.

Любовь

Одна из основных базовых эмоций. Всё для Любви. Мы любим сами любить. Верим в любовь, ждём любви, боимся любви.

Мы выбираем условия для любви, расставляем приоритеты, мишеним предпочтения.

Выше, ниже, больше, дальше, умней, длинней... Наш объект любви должен быть... (нужное заполнить, ненужное вычеркнуть). Современная эпоха. Век выбора. Победа упаковки над вкусом. Заверните объект любви получше! Иначе не полюбят.

А бывает иначе? Да. Бывает.

Безусловная любовь. Любовь мамы и папы к тебе самому/самой по одной только этой лишь причине. Потому что ты их продолжение и часть. И более для любви им не нужны никакие кубки и медали.

Безусловная любовь даёт такую мощную защиту твоего "я", такую уверенность в себе и своих силах, в поддержке своих близких, что все эти кубки и медали сами собою падают в твои ладони. Для того чтобы радовать родных твоими успехами и победами.

Безусловная любовь к ребёнку – самый прочный фундамент его будущей жизни. Это тот огонёк в сердце, что никакие трудности и испытания не смогут до конца погасить.

Была и у меня такая любовь.

Папа и мама! Спасибо вам за то, что я вырос в полной уверенности, что весь мир меня любит. Я верил в вашу любовь, я видел её, я её чувствовал. Любовь не мешала вам быть строгими. Любовь помогла маме вырастить двух сыновей в одиночку после развода с отцом и дать им хорошие навыки жизни. Любовь помешала папе зарезать меня в мои двадцать пять, когда он пьяный пошёл на меня с ножом. А до этого он спал, убаюканный старым магнитофоном, где на записях я что-то лепетал ему в своём трёхлетнем возрасте. Любовь, она братцы, сложная загогулина, ей Богу...

Папе не нужен был взрослый сын с невесткой и внучкой. Поэтому он выгнал моих дам на мороз при первой и последней их встрече. А меня попробовал зарезать, но не смог. Потому что Любовь.

Родители жили недолго и не очень счастливо, были в разводе двадцать лет и умерли в одно жаркое лето 2002 года в разных концах большого города, ничем особо не болея и не утруждая никого своим уходом. Осиротев меньше чем за две недели, я получил в своём сердце чёрный кусок угля. Погас мой очаг безусловной любви.

Дальше только также  безусловно любить свою дочку и стараться, уже в свою очередь, согреть её. А для остальных – вечная Выставка Достижений Народного Хозяйства. Выше, гуще, толще...

Я обещал маме съездить после её смерти к её родным на Украину. Как это ни покажется странным, но мы с мамой были ещё и очень хорошими друзьями. И разговаривали на многие темы. И в том числе, что же мне делать, если вдруг что-то с ней случится. У меня была очень мудрая мама.

Первым на мамину Родину поехал мой старший брат. Тут надо бы сказать, что отношения у меня с братом довольно... сложные.

Вот как их описать тебе читатель, чтобы было понятно и правда?!

Правда... Мой брат родился в день рождения газеты "Правда" 5 мая. Поэтому всю свою жизнь врёт. Так вышло. Преимущественно другим людям, но чаще себе. При этом он прекрасный семьянин, общественник, работник, чуть хуже коллега, сложный родственник и никакой брат. И так тоже бывает.

То, что для меня было непременной данностью – у меня есть брат, для него являлось непонятной докукой, обязанностью, источником навязанных родителями хлопот. Та безусловная любовь, в которой я купался, ловилась им в каплях.

О, нет! Родители любили нас вполне одинаково. Но он был первым и ему было мало, всегда мало, крайне мало родительского тепла и одобрения. А мне хватало и даже хотелось, порой, чуть поменьше. Он врал и изворачивался, пытаясь заслужить, завоевать, выгрызть побольше  и пожирней кусок этой любви, но... Любовь давалась поровну каждому из нас.

Он вырос успешнее меня, возможно еще и потому, что постоянно старался быть лучше. Я горжусь его успехами. Ему бы ещё... Впрочем, всё у него уже есть. Кроме вот этого "пунктика". Про его недолюбленность родителями.

Итак. Родители умерли. Прошло три года. Мой брат съездил к нашей родне на Украину и вернулся с видом нашкодившего кота. Он прятал глаза в разговоре, бормотал, что наговорил лишнего... И пришёл в совершенную панику узнав о том, что я еду туда же на следующий год. Мне было нужно. Я обещал маме.

Декабрь 2006 года. Украина остывала после победы и поражения Оранжевой революции. Ветер перемен опять наверх принес только мусор и пыль. В обществе царило уныние и разочарование. Основной месседж мейнстрима - "опять обманули..."

Он был чёрный, с дырявым асфальтом улиц, местами грязно-серый, город моего детства. Город недовольных людей, которых снова обманули.

Киев.

Он был прекрасен. Память детства вела меня по улочкам, подъёмам и спускам к набережной великой реки. Здравствуй Днепр Славутич! Привет тебе от Невы...

Лавра.

Снег летит меж куполов церквей на гранит мостовой. Я очень рад быть здесь. Через час встречаюсь со своим двоюродным братом Вадиком. Сидим в кафе, пьем пиво. Вадька как-то странно смотрит на меня и вдруг говорит: "… А ты ничего так выглядишь. А говорят что три года пил. Ну, когда квартиру мамы продал. Её и пропил..."

Вадик! Вот тут я и вспомнил блудливо-виноватые глаза старшего брата. Ложь и вранье из желания получить побольше тепла родичей в такой же, как у меня остывший уголь в сердце. Ложь и вранье десятки раз пересказанное, перекрученное, приукрашенное на свой вкус.

"…Ты квартиру матери продал, а книжками её на Невском торговал и пил..." Это уже тетя Надя. Небольшого роста, смешливая, крепко стоящая на земле наших предков. Тетя, которая любила меня как душу, приезжала ко мне в учебную часть ВМФ, у которой я жил каждое лето с десяти лет, смотрит на меня с презрением и холодной ненавистью. В хату бы не пустила, если бы в село я приехал один. Без другой тети – Любы. Любови. Любви.

– Да ты хоть послушай его, говорит сестра сестре и я пытаюсь, как могу, рассказать тёте Надежде, как жила её старшая сестра Вера и моя мама, как ушла она насовсем...

Как книги, которые она всю жизнь собирала, забрал к себе брат на дачу. Где они и лежат до сих пор на его чердаке. Что продал я квартиры и мамы и папы, потому что не смог в них жить. И сдавать их не смог. И платить за всё квартплаты не смог. Что брат забрал всё, что хотел и спасибо ему за это. Так как я не взял ничего. Кроме маминого партбилета и медали Ветерана труда. Как по договоренности с мамой я выбросил, предварительно разорвав, ее письма и открытки. Как стоял у помойки и плача бил чашки-блюдца, ибо некуда было взять и не к кому вернуться...

"…Не знаю, кто из вас брешет алеж мне всё равно..." говорит сестра моей мамы голосом моей мамы и в душе уже не уголёк. Антрацит. Каменный уголь. Такая стужа в душе моей звенит.

Холод маминой Родины. Электричка стучит колёсами уже третий час. Еду за город. Еду к любимому маминому брату, к дяде Паше. В вагоне полно цыган. Они забавно галдят и меня чуть отпускает.

– У них табор здесь рядом, говорит дядя встречая меня на станции.

Дядя Паша. Есть в нашем роду богатыри. Большие люди. Среди всех двоюродных я самый большой. Промеж деток наших Андрей Гутовский – сын сестры Оксаны, богатырём растёт. А среди дядьёв – дядя Паша.

Резкий, огромный, громогласный, большой. Заполняющий собою всё помещение. Любой объём. Любимый брат мамы.

– Павлик ходил на рыбалку и кормил всю семью. С голоду бы без него подохли.

С детства эти рассказы мамины помню.

Человек сильный, бескомпромиссный, умный, опасный. Бывший милиционер. А бывших не бывает. Показывал мне в детстве болевые приемчики, учил бросать через бедро и делать подсечки ногами в борьбе.

Не жду я от него ничего. Не понимания, ни любви, ни радости. Сложный человек. Идёт впереди. Бьёт своими больными ногами снежный наст для меня, чтобы легче мне шагалось. Не такой он и большой уже как в памяти моей. Скукожился. Смялся. Я намного больше.

Ноги больные это давешнее. А еще дядя Паша чернобылец. Стоял в оцеплении при аварии Чернобыльской АЭС. Нахватал радиации на полгода госпиталя каждый год.

– Это раньше, говорит дядя. Я дом здесь построил и живу всю неделю. На выходные только в Киев езжу. Работаю в садоводстве электриком и сторожем. Здесь такой воздух, что болячки сами пропадают. Ну вот дошли...

Ну, такой реально большой чёрный внедорожник. А дядька-то нормально устроился.

– Жалко поздно приехал. Я ещё две недели назад в лес по грибы ходил.

Дядя показывает по дороге свои владения. А я. Я думаю. Вот как мне ему всё рассказывать. Если уж и тети не поверили. Если бы не пообещал маме, ни за что бы до него не доехал. Голгофа какая-то, честное слово.

– Ну, вот и мой дом. Здесь не всё ещё достроено, но жить можно.

Дядя кухарит. Готовит нехитрую снедь для ужина. Достает настоянный им коньяк на одному ему ведомых нужных корешках и травках.

– Ну, будем! За встречу!

Он расспрашивает меня про мою жизнь, про работу, про семью, про дочку... Я пытаюсь говорить и, сбиваясь, рассказываю ему свою правду. О том, как было. Почему продал. Зачем сделал. Что всё враньём перекрутили.

И вот этот бывший большой человек подходит ко мне бывшему маленькому. Обнимает меня так, что слетает вся эта ледяная шелуха с души. Глядит на меня родич мой. Брат матери моей. По Славянской Правде ближе и нет.

И горячая волна безусловной Любви, чувства, которого я не чаял, не ждал здесь найти, в этом суровом и грозном человеке, заполнило всё моё сердце и зажгло его вновь.

– Это всё касается только тебя и твоего брата. И никого более, – сказал он.

Давай я тебе ещё белых грибов положу. А с собою возьмёшь?!

Мы были с ним похожи. С моим дядей.

Он получил радиацию во время аварии Чернобыля, а я на атомной подводной лодке. У меня тоже сейчас болят ноги, и я очень жалею, что не взял тогда у него рецепт мази. Мне не хватает его голоса.

Царство Небесное ему и всем другим ушедшим моим дядям и тетям, бабушкам и дедушкам, папе и маме! Небесные защитники мои, ангелы-хранители безусловной любви, вы всегда рядом со мною.

Мама была очень мудрой. Она знала, куда и к кому мне ехать. Тот заряд безусловной любви позволил мне стать собою. Быть спокойным и уверенным.

Любовь помогла мне принять все мои потери.

Любовь помогла мне тогда простить моего брата, не упрекая его ни за что.

Любовь помогла мне жить дальше и любить и быть любимым.

Любовь как начало и основа жизни.

Радость

Легко вспоминать пики негативных эмоций. А вот радость...

Эта эмоция, от которой не надо избавляться, стараться её переработать, закрасить негативное событие. И радость постепенно исчезает. Как солнечный зайчик на бабушкиной подушке в детстве. Заслоняет серая среднесть будней. Сосредоточенность будней.

А радость была...

Клацала и лязгала при переходе на новую строчку электрическая пишущая машинка "Ятрань".

Дзинь. Кряк. Дилинь. Дон.

"Совершенно секретно"

Клац. Клац.

"О совершении диверсии в отношении АПЛ... Под руководством командира ПЛ капитана 2 ранга Д.... и командира БЧ-5 капитана 3 ранга Л...."

Боже мой!

Эти идиоты разобрали лодку... Атомную подводную субмарину.

Клац. Клац. Клац.

" Признать виновными... Требовать возбуждения... "

Клац.

Ничего им не будет. У Д... жутко "волосатая лапа" (папа?) в министерстве обороны. Экипажу оргпериод. Этим двоим - берег и тихое увольнение. Да. Пока ещё СССР. Но уже июнь 1991 и уже не тот СССР.

Зачем Володька сбрил усы?

Нет. Зачем два советских командира разобрали на части атомную подводную лодку? А вот необходимое, для читателя, пояснение.

Итак. Все новые подводные лодки, суперсовременные и глаз-не-отвести-красивые, поступают в 1 флотилию губа Западная Лица. Прослужив энное количество лет в стоЛице, обтрепав свою красоту о противолодочные сети вероятного противника, порыжев годами боевых служб, подводные лодки перебираются в Гаджиево в 3 флотилию. Но все эти военные городки расположены в Кольском заливе и доехать можно легко до них (при наличии соответствующего пропуска) часа за три.

Иное дело Остров погибших кораблей, Страна летающих собак, бухта Йоканьга, 11 флотилия.

Гремиха.

Именно про это место писатель Пикуль написал роман "Каторга". Нет сообщения по дорогам ни с Мурманском, ни с Архангельском. Раз в неделю (а чаще реже) пароход в Мурманск. Плоские сопки. Яростные ветра. Оторванность от большой земли.

Здесь заканчивают свою службу все атомные красотки СССР.  Дальше только на" иголки", на распил и утилизацию.

И именно сюда должны были перейти мы – два сменных экипажа моряков и наша, одна на двоих, красотка 1970 года постройки - атомная подводная лодка. Ровесница.

Важное уточнение.

Если моряку срочной службы собраться – только подпоясаться. То у офицеров и мичманов смена места службы – нешуточная катастрофа. Отсутствие жилья (привет общага снова), потеря работы женой и сложности с детским садом и школой для детей. И вот – труба зовёт! Провожали нас в Гаджиево, как декабристов на каторгу.

Наш второй сменный экипаж убыл в Гремиху в полном составе. И принялся обживать новую базу. И ждать нашу лодку.

Первый экипаж убыл в сухой док базы Полярный для профилактического ремонта нашей лодки. Где и застрял на два с половиной месяца. Ремонтируя, а на самом деле, саботируя приказы командования и со знанием дела разобрал атомную лодку, чтобы не идти в Гремиху и не испытывать трудности самим и родным. Каждый день, заканчивая свою вредительскую работу, в 18.00 офицеры и мичмана первого экипажа на автобусе уезжали в родное Гаджиево, к семьям и детям, в благоустроенный быт. В то время как их товарищи из сменного второго экипажа честно обустраивали всё для приема лодки на новой базе.

На что надеялись эти люди? Сложно сказать. Может быть, хотели «заремонтировать»  атомную лодку до полного конца.

Клац. Клац. "...Сорвали выполнение боевых задач по защите нашей Родины..." Дзинь. Перевод каретки.

Наш экипаж срочно вызвали в Полярный. Собирать нашу лодку. Первый экипаж убыл в Гремиху за оргвыводами и оргвводами.

А нам предстояла «весёлая» авральная работа: собрать за две недели то, что грамотные специалисты-вредители разбирали два с половиной месяца.

Я служил шифровальщиком, и мне сложно было оценить масштабы разрушений. Поэтому я поинтересовался у своего земляка, техника БЧ-5, какая вероятность того, что мы дойдём спокойным надводным переходом три с половиной часа с базы Полярный на базу Гремиха?

– Считай машину "Волга" в лотерею выиграем, – хмуро ответил он.

– Всё на живую нитку сшили. Чудо будет, если дойдём.

Так мы вышли. И сразу пошли приключения. Запах гари в первом отсеке. Возгорание во втором. Потом час ничего.

И я, откровенно говоря, уже расслабился. Лодка шустро идёт по летнему Баренцеву морю. Рядом, в ожидании еды от кока, летит в серо-стальных волнах стая чёрных касаток. Шестиразовое питание на подводной лодке. Вот и недоедают советские подводники. А всё, что недоедают советские подводники, доедают довольные касатки. И, подводная лодка, сверкая на солнце чёрной гидроакустической резиной – как лидер, как вожак этой подводной стаи. Недаром, на почти всех татухах – ВМФ, года службы и касатка.

Сколько ещё до базы?! Полтора часа... Грохот в дверь.

В форточку.

Кто ещё там ломиться в шифрпост? Открываю и вижу искаженное, странно изломанное лицо командира группы ГЭУ (главная энергетическая установка, атомный реактор, если проще сказать).

– СПС ватин есть, – хрипит он.

– Нет, отвечаю я, – уже ему в спину.

Центральный пост – мозг подводной лодки. Люди другие. Нет, те же, что и полчаса назад, но есть инаковость. Лица строже. Не испуганные. Сосредоточенные. Что случилось – пока не знаю, но понимаю, что очень нехорошее. Иду собирать документы для срочной эвакуации из шифрпоста.

Три дня спустя.

– А сколько оставалось нам?

– Ну, максимум, минут 15.

– А потом?

– Потом тепловой взрыв реактора. Нас бы просто не было. Но и остальным бы мало не показалось. Чернобыль помнишь? У нас такой же реактор.

– А как так вышло?

– Течь была в системе охлаждения реактора. Решили завернуть клапан. Свернули. Как итог – реактор сухой.

– А помнишь, как нас встречали?!

– Ещё бы. Всё командование флотилии, дивизии на пирсе. Последний парад. Если амба – то всем сразу. Никто не сдрыснул. Концы сразу завели и воду бидистилированную качать в реактор стали. И остужали его аккуратно двое суток.

Тюх-тюх-тюх-тюх...

Разгорелся наш утюг...

– А радость помнишь, когда дошли?

– Нет. Не помню.

Вначале работа. Потом писанина. 

Усталость помню...

Через год, не выдержав безденежья и развала СССР, командир группы ГЭУ капитан-лейтенант, моряк в четвёртом поколении, мой земляк-ленинградец, будет шататься по гарнизону пьяным, и добиваться увольнения через "недостойное поведение, позорящее звание моряка ".

Подводную лодку приварят к пирсу, чтобы она не утонула. 

База подводных лодок в Гремихе будет закрыта по негласному требованию янки. Единственная база с прямым выходом лодок в море. Без прохождения узкостей Кольского залива.

Я ничего этого тогда не знал. Июнь 1991. Последнее лето Империи.

Молодость. Жизнь. Радость.

Скука

– Вот, что за скука на меня напала. Домой хочу, сказал я и пыхнул сигаретой.

– Не, ну ты в натуре оборзел! – заржал Илья.

– Тут солидные люди три года уже женщин не видели, а ты три месяца назад в отпуске был!

Ну, вообще-то не три, а уже почти четыре месяца. Да и женщины, хмм, в нашем гарнизончике тоже есть... И не Илья, это он сам так просит называть его, а азербайджанец Ильшат. Кокша. Помощник старшины команды снабжения. Такая, доложу вам, хорррошая команда! Походу, хорошо снабжают они только себя. Он да мичман Павленко.

– А тебе ленинградские сигареты не прислали? – спрашивает с надеждой Илья.

– Прислали. "Космос" Урицкого.

Итак. Если бы не скука и не жадность Ильшата, этой бы истории никогда бы не было. А так...

Когда я вернулся из своего самого большого и огромного по меркам срочной службы отпуска (48 суток) мне на "гражданке" так понравилось, что на службе я начал хандрить и скучать. До заслуженного ДМБ было ещё месяцев десять – расстояние космической величины. А тут ещё у экипажа сменился командир и вместо заслуженного капитана 1 ранга Юрия Брагина пришёл какой-то Панков. Нет, ну согласитесь, мало приятного, когда остальные экипажи подводных лодок дразнят твой экипаж, обзывая его "панками".

Брагин благополучно убыл к звёздам контр-адмирала и начальника штаба Беломорской военно-морской базы, а хмурому экипажу "врубили" оргпериод со строевой подготовкой и всеми этими "взвейся-развейся".

Вот лично я в обязательном порядке запретил бы строевую подготовку у экипажей атомных подводных лодок. Это же пастбище пингвинов какое-то.

Ну, нельзя так издеваться над плацем и строевой, замечу вам, подготовкой... Строй бобиков и жучек. И, с песней, за-пе-вай!!!

"...Северный Флот!

(фиг тебе в рот)

Северный Флот!

Не подведёт..."

Олени переставали ягель щипать, когда мы пели.

Полярные совы леммингов роняли, когда мы шли...

    Ску... ка... Челюсти сводит. Да и новый кэп хорош. Весь на комплексах. Ему сейчас все, подчеркиваю все, его товарищи говорят:

– Ну как старпом (старший помощник капитана) ты был "во!", а вот как капитан, конечно, полное говно, салага, душара и ещё много других душевных эпитетов.

Но он не плачет. Он танцует. На наших телах и душах.

Мрачная обстановка в экипаже.

И я поспорил.

– Илья, а спорим, что я сейчас у Панка отпуск выбью!

– Ха-ха-ха. Очень смешно сказал. На что?

– На бутылку "Токая" и две банки красной икры (здесь точность нужна – иначе отдаст баклажанной). Ну и тельник тёплый с начёсом давай.

– А с тебя... А с тебя... А с тебя - два блока: "Космоса" Урицкого. И вылупился на меня.

Откуда узнал? Хм, действительно, два блока из дома и прислали.

– По рукам!

И нас разбили. Наши кореша стояли рядом и улыбались. Скука закончилась – пошла движуха.

Плана собственно не было, так как не планировалось. Но мы, североморцы. Мы страшны своей импровизацией.

– Товарищ капитан второго ранга, разрешите обратиться!

Капитан второго ранга сосредоточенно ковырял пальцем дверной косяк. В глазах его была тоска по морю и... скука.

– Ну, ща я тебя развлеку, – сказал мой внутренний голос.

– Или он "развлечёт" тебя, – сказал мой второй внутренний голос.

– Прекратить шизу и сосредоточиться.

Мы перед тигром, – сказал внутри кто-то третий.

И мы приготовили гранаты...

– Чего тебя моряк? – зевая сказал кавторанг.

– В отпуск хочу, товарищ командир, – доверительно сообщил я ему.

– Кто ж, сынок, в отпуск не хочет? – была отбита моя подача.

– Но мне действительно надо, – перевёл я мяч в другой угол.

Черты лица его исказились в хищной ухмылке и он в лапидарно-сардонической (всегда любил умные слова) манере молвил:

– Умер шоли хто чё?

И тут меня реально перемкнуло. Разозлил. И напряженно глядя ему в глаза, очень тихо я сказал:

– Мне нужно устраиваться на работу.

Скука в глазах командира атомной подводной лодки, способного развязать третью мировую войну погасла и мир был спасен. В который уже раз.

– Какая работа моряк? Тебе ещё служить и служить, сказал он, – попробовав обвести меня по линии.

Ну уж нет.

– Моя работа там – это моя служба здесь, спокойно пояснил я ему и спросил:

– Товарищ командир! А вы в Питере учились? В училище имени Ленинского Комсомола?

– Да-а... А что? – непонимающе спросил он.

– Вы видели вначале Литейного проспекта здание из окон которого, как говорят, видна Сибирь?!

– ... – напряженное молчание.

– Мне для работы кодировщиком на сухогрузе БПХЩ-3111085 Балтийского Морского пароходства необходимо за полгода пройти собеседование в Комитете и сдать личное дело на проверку. Эйс!

Я буквально слышал, как трещат его мозги:

– Пустить?

– Не пустить?

– А если?

– А вдруг?

И он выдавил из себя, как мятную пасту из тюбика:

– Десять суток, прокаркал его голос.

Мы все любим покер и я поднял ставку.

– А за держание корабля?

Полагались сутки за месяц на подводной лодке к весьма гипотетическому отпуску и я про них вспомнил.

Тут нужно заметить, что отпуск в Советской Армии и Военном Флоте давали за подвиг. Ну там, нарушителя на границе загрызть или чего похожего. Люди не видя дома три года, в какой-то момент начинали думать, что зачаты они были в казарме, всю жизнь прожили в казарме и умрут в казарме. Людей, сходивших в один отпуск, в экипажах встречали, как космонавтов с орбиты. Я сходил в отпуск уже дважды. Тех, кто был в отпуске трижды не было совсем и я шёл на рекорд, поставив себе цель провести дома 100 дней в общей сложности.

– Сколько у тебя суток, – устало спросил кэп.

– Пять дней к отпуску, – браво ответствовал я.

– Хорошо, – сказал командир.

И тут я ещё накинул.

– А на дорогу?

В общем, гейм, сет и матч.

28 красивых суток отпуска.

Но и ходатайство командира лодки об отпуске его моряка ничего не значит, пока оно не подписано начальником штаба дивизии.

– Пока не считается, – сказал Илья

– Согласен, – сказал я.

Плац. Священный. По плацу не ходят, только вокруг, на плацу маршируют.

Сейчас плац пуст и июльский ветер развевает гюйс на моих плечах. Пышный неуставной чуб выбивается из-под белоснежной шёлковой бескозырки. На другой стороне плаца две черные контр-адмиральские фигуры.

– Ты смотри, видишь, раззвиздяй, зарос как! – говорит один контрик другому.

– В отпуск собрался, в третий раз, понимаешь... Тащщщ моряк!!!

Плац для строевой. Спасибо тебе лучшая учебка Черноморского Флота города Николаева! Отбив четкий строевой шаг с разворотом и... (очень громко)

– Товарищ контр-адмирал главный старшина Черкасов по вашему приказанию прибыл!

– Куда следуете боец?!

– В парикмахерскую. Стричься.

–....

Чёткий подход, ответ, отход. Весёлые глаза замкомдива и злые начальника штаба. Через сорок пять минут был вызван на доклад с шифртелеграммой к начальнику штаба. Прибыл уставно-стриженным. Отпуск был подписан.

На следующий день Ильшат, возмущаясь, отдал проигрыш. Будет что привезти домой. А билеты на самолёт мне уже мама забронировала в Мурмашах.

Кто куда, а я домой. Жарьте цыпочек!

Прощай и спасибо скука!

Уважение

Мы сидим с ним в комнате. На кухне хлопочет дочь.

– Совсем не умеет готовить, – жалуется мне он.

– Продукты только портит. То пересолит. То перца набухает. Есть невозможно...

– Я всё слышу, – кричит с кухни дочь.

– Ничего она не слышит, – ворчит он.

– Бывает, что и не дозовёшься.

У него рак. Последняя стадия. И разговор наш с ним последний. Он знает, что я знаю, что он знает, что...

Дрянь поселилась в его паху. Что может быть хуже для мужчины?!

Я прячу глаза, когда он глядит на меня своими пронзительными библейскими глазами. Нездешними. Уже нездешними.

– А у меня выставка картин через две недели. Придешь?

Мы редко виделись с ним в течении многих лет. Технарь рукастый, перед своим уходом он стал художником.

Его картины... Сюжеты. Церковь. Озеро. Пейзажи. Портреты.

Жизнь била из под рам картин светом летних красок.

Он не говорит мне:

– Тебе жалко меня?

– Почему же я?

– За что мне всё это...?

– Так ты придёшь посмотреть на выставке мои работы?! Приходи!

Я внимательно смотрю на него, пытаясь запомнить каждую краску его сути.

Вот так мужественно. Не причитая. Не канюча. Жить каждым оставшимся часом, каждой минутой.

– Чай готов! Кричит дочь с кухни.

– Ну, готов так готов, – мы уже и не спорим с ней.

И мы пьём мятный чай. И я прощаюсь с ним. Навсегда.

От него остались картины.

Дочь его замечательно готовила, а стала готовить ещё лучше. Она справиться без него. Сможет справиться. Она дочь мужественного человека.

Одного из самых сильных духом людей, которых я знал.

Я видел это.

Мужество человека в нормальном поведении в ненормальной критической жизненной ситуации...

Большой жизненный пример.

Уважаю.